26-10-2007
Ученица великой Агриппины Яковлевны
Вагановой блистала на сцене Кировского – ныне Мариинского – театра, на нее
ставили балеты ведущие хореографы России, ее приглашали работать за рубеж.
Теперь народная артистка России Алла Осипенко возглавляет благотворительный
фонд «Терпсихора» и работает в Михайловском театре.
«Ляляша – очаровательна, но балериной ей не
стать»
– Алла Евгеньевна, маленьким девочкам, воспитанницам балетных школ,
приходится каждый день стоять у станка и часами отрабатывать одни и те же
скучные движения. Не хочется бросить все, убежать?
– Я никогда в детстве не мечтала быть балериной. Мечтала стать воспитательницей
в детском саду и иметь много-много детей. Моя мама поступала в юности в
театральное училище, и все свои нереализованные амбиции решила воплотить на
мне. А я родилась страшно кривоногой. Поэтому когда мама дома музицировала и я
пританцовывала, все знакомые говорили: «Ляляша – очаровательна, но балериной ей
не стать». К трем годам ноги выпрямились, но в отношении балетного будущего
ничего не изменилось. У меня была няня, очень молоденькая, которая вместо того
чтобы водить меня гулять в Летний сад, таскала меня с трех лет в кинотеатр, и
мне скорее хотелось попасть в мир кино, чем балета.
– Так что же вас все же привело в балет?
– Я из прославленного рода Боровиковских – художника Боровиковского, наверное,
знают все. У меня было две бабушки и няня, которые за мной строго наблюдали, и
поэтому мне очень хотелось вырваться на свободу. И я попросилась в школьный
кружок – в кружок хореографии. Мне там очень понравилось. Мой первый педагог,
Леонид Ефимович, порекомендовал моим бабушкам, несмотря на мой ужасный характер
(я все время что-то доказывала, спорила), продолжить мое хореографическое
обучение, потому что «у девочки есть данные». 21 июня 1941 года меня приняли в
Ленинградское хореографическое училище, а 22-го началась война. Меня отправили
с училищем в эвакуацию в Кострому. Осенью мы начали заниматься в церкви,
переделанной в овощехранилище. Было холодно, и на руку, которая держалась за
металлический станок, мы надевали варежку. А за участие в спектаклях выдавали
бутерброд с колбасой. И для нас это был праздник, подарок судьбы. Театр
становился чудом. Поэтому я не могу сказать, что мне было скучно. Скорее
напряженно, трудно, но шла война, и трудно было всем.
Хотя трудностей хватало и потом, когда стала ведущей солисткой Кировского
театра. После побега Рудольфа Нуреева с 1961 по 1971 год меня закрыли для
Европы и Запада. Я была никому не нужная танцовщица. Но трудности и руководство
театра меня не сломили. Я спокойно ушла из Кировского театра к Леониду
Якобсону. Пошла к гению, это было для меня главное. Профессия балерины сложна
не только физически, но и морально. Нужно иметь мужество, чтобы выстоять. Да,
бывало, что и я падала. Но я поднималась, а для этого надо иметь мой характер,
мое сильное желание танцевать на сцене.
«Я была бы первой советской беженкой»
– У вас была возможность остаться за границей еще в шестидесятых годах.
Почему вы этого не сделали?
– Я бы не смогла навсегда покинуть Россию. Поработать – это одно, но остаться
там никогда не хотела. В 1956 году я была с Театром Станиславского в Париже, и
Леонид Мясин, директор театра в Монте-Карло, предложил мне контракт на год в
своей труппе. Мне – двадцать четыре года. Я была бы первой советской беженкой,
если бы на это согласилась. Конечно, репетиции с Мя-синым закончились, как
только о них узнали наши кагэбэшники. Когда вернулась в Советский Союз, Юрий
Григорович неожиданно предложил мне начать репетировать балет «Каменный
цветок», после премьеры которого я проснулась знаменитой. А Мясин оставил балет
в Монте-Карло, потому что так и не нашел балерины, которая ему была нужна. Его
труппа распалась. Я считаю, что сама сделала свою судьбу, и мою карьеру в
Советском Союзе ни за что бы не променяла на ту, что могла бы состояться в
Париже.
– И все же был период, когда вы преподавали во Франции.
– Во время перестройки мама хотела устроить меня работать вахтером. Это о
чем-то вам говорит? У меня была грошовая пенсия. Поэтому мне и пришлось уехать
работать за границу. Я получила четыре приглашения – из Англии, Италии,
Америки, Франции. Выбрала Италию. Там я встретила Нуреева, которого не видела
28 лет, и он категорично заявил: «Все, домой вы больше не вернетесь». В тот
момент он был директором театра «Гранд-опера» и предложил мне заняться
преподаванием. Я работала в Италии и Франции в общей сложности десять лет, но
при первой же возможности вернулась.
«Знаю я все эти триумфы»
– Россия по-прежнему в балете «впереди планеты всей»?
– Ничего подобного. Это миф советской власти. Западная балетная школа и наша –
абсолютно разные. У нас потеряны мелкие движения, и мы у них этому не
научились. У Нуреева была мечта создать школу, где будут французские ноги и
русские руки. Если бы это могло случиться, был бы вариант необыкновенный. До
сих пор русский кордебалет лучший в мире: по ровности, по рукам. Когда впервые
в шестидесятых годах русский балет выехал в Европу, для нее это был шок: на
сцену выходили тридцать два одинаковых лебедя, и рука в руку, нога в ногу,
строго в одну линию танцевали. Поэтому о кордебалете писали больше, чем о
ведущих солистах.
– Тогда почему до сих пор иностранных гостей в России водят на балет и
гастроли наших балетных театров пользуются огромным успехом?
– Меня об этом лучше не спрашивать. Знаю я все эти триумфы… Иностранная публика
ходит только на «Лебединое озеро». И ничего другого им не надо.
«Если ты – бабушка, почему не печешь пироги?»
– В последние годы вы работали в Театре балета Константина Тачкина. Почему
ушли? Едва ли вы могли предположить, что вам предложат работу в Михайловском
театре.
– Я все терпела от Якобсона, потому что он – гений. А когда мне начал указывать
господин Тачкин, который признается, что балет впервые увидел 15 лет назад, и
начал требовать подчинения своим вкусам, это не могло долго продолжаться.
Недовольство вылезло наружу. Но мне удалось все же двух балерин ему сделать.
– Но ведь и Владимир Кехман, в чьем ведении сейчас Михайловский театр, не из
мира балета…
– Я не знаю, что будет потом, но сейчас я к Кехману отношусь очень положительно
и даже с уважением. Я привыкла к тому, что люди, у которых огромное количество
денег, не заботятся о культуре, так же как и государство. Кехман имеет деньги,
и он не купил футбольную команду или казино, а вкладывает их в театр, в
творческие проекты.
– Ваш благотворительный фонд принимает активное участие в судьбе Дома ветеранов
сцены. Откуда вы берете силы и средства?
– Фонд проводит конкурсы, гастроли, но если честно, я стараюсь особо не вникать
в финансовую сторону вопроса. Я не отказываюсь от фонда, потому что хочу помочь
Дому ветеранов сцены: у меня там подруга и бывший муж. Путин обещал, что, пока
он у власти, Дом продаваться не будет. А потом?.. Фонд организовал уже второй
благотворительный концерт, но никакой помощи, к сожалению, не получается,
потому что мы не делаем сборов.
– Алла Евгеньевна, в вашей жизни было множество трудностей, даже трагедий.
Можете ли вы сказать, что вы, несмотря ни на что – счастливый человек?
– Я не знаю, что такое счастье. Я бы разделила его на творческое и семейное. В
творчестве я бы ничего не поменяла. А в личном плане я абсолютно несчастливая.
Однажды мой внук Данила спросил меня: «Ты мне действительно бабушка? А почему
ты пироги мне не печешь?» Я многим жертвовала ради творчества. Но иначе я не
могла. Балет – моя главная жизнь. Этой профессии надо служить до конца дней
своих.
// Беседовала Елена Серова